Джамиль Шахов ♦ БОЛЬШАЯ ПЕСОЧНИЦА МЮНХЕНА

Ролан Барт:

Итак, сегодня я буду говорить о власти, хотя и косвенно, но постоянно возвращаясь к этой теме. Ныне «простодушные» люди рассуждают о власти так, словно она едина и единственна: с одной стороны, существуют те, кто обладают властью, с другой — те, кто ею не обладают; некогда мы полагали, что власть — это сугубо политический феномен; ныне считаем, что это также феномен идеологический, просачивающийся даже туда, где его невозможно распознать с первого взгляда, — в социальные учреждения, учебные заведения и т. п., но в конечном счете мы все-таки уверены, что власть едина. А что, если она множественна, если властей много, как бесов? «Имя мне — Легион», — могла бы сказать о себе власть: повсюду, со всех сторон, нас окружают всевозможные лидеры, громоздкие или крохотные административные аппараты, группы давления и подавления; отовсюду раздаются «ответственные» голоса, берущие на себя ответственность донести до нас самый дискурс власти — дискурс превосходства. И мы начинаем догадываться, что власть гнездится в наитончайших механизмах социального обмена, что ее воплощением является не только Государство, классы и группы, но также и мода, расхожие мнения, зрелища, игры, спорт, средства информации, семейные и частные отношения — власть гнездится везде, даже в недрах того самого порыва к свободе, который жаждет ее искоренения: я называю дискурсом власти любой дискурс, рождающий чувство совершённого проступка и, следовательно, чувство виновности во всех, на кого этот дискурс направлен. Кое-кто ожидает от нас, интеллектуалов, чтобы мы по любому поводу восставали против Власти; однако не на этом поле мы ведем нашу подлинную битву; мы ведем ее против всех разновидностей власти, а это нелегкая битва, ибо, будучи множественной в сфере социального пространства, власть в то же время оказывается вечной в историческом времени: изгнанная, выставленная в дверь, она является к вам в окно; она никогда не гибнет: совершите революцию, истребите власть, и она возродится, вновь расцветет при новом положении вещей. Причина этой живучести и вездесущности в том, что власть есть паразитарный нарост на самом транссоциальном организме, нарост, связанный с целостной историей человечества, а не только с его политической, исторической историей. Объектом, в котором от начала времен гнездится власть, является сама языковая деятельность, или, точнее, ее обязательное выражение — язык.

В конце октября 2009 года на расположенной в культурном районе Мюнхена Швабинге Зайдл-вилле, на которой в рамках различных культурных мероприятий зачастую можно увидеть представителей богемной тусовки баварской столицы, прошла международная конференция под названием Русский толстый литературный журнал в России и зарубежье. О чем и поведали нам по крайней мере двое ее участников: поэт Андрей Грицман, главред базирующегося в Нью-Йорке международного журнала поэзии Интерпоэзия на страницах другого издающегося в Нью-Йорке же литературного журнала — Новый журнал (заметки Андрея Грицмана называются Русские литературные журналы: сегодня и завтра) и краевед, историк, писатель Владимир Шубин — собственным фоторепортажем на персональном сайте (при включенном в браузере JavaScript'е для просмотра слайд-шоу в ручном режиме надо дождаться полной его загрузки).

(Бывший петербуржец Владимир Шубин живет в Мюнхене с 97-го, автор довольно известной книги Поэты пушкинского Петербурга, многочисленных публикаций по истории литературы, в частности, по Тынянову; много лет работал экскурсоводом по Ленинграду.)

Вот теперь-то и обратимся к заметкам Андрея Грицмана по поводу конференции в Мюнхене. Заканчиваются они упоминанием демонстрации на Зайдл-вилле всего «блеска и нищеты», ни много ни мало, самой российской современной словесности. «Блеск» мы оставим для песочницы Коктебеля, в песочнице Мюнхена нас будет интересовать, конечно же, «нищета», причем — в литературном же смысле: я попробую перевести один из самых примечательных аспектов дискуссии в плоскость его стилевого розыгрыша. Тогда-то и станет понятна вся надуманность, мнимость тех проблем, о которых пытались высказаться избранные русские писатели и критики, устроившие в культурном центре Швабинга Seidlvilla этакий «круглый стол» по раскладыванию песочных формочек.

Грицман приводит слова очень известного петербургского поэта Александра Кушнера: «настоящая ситуация — выбор между жизнью и смертью. Литературный процесс зашел в тупик, и его надо оживлять».

Что ж, возболело сердце поэта за литературный процесс. Но так ли уж мрачно все в нынешней литературе, как это видится Александру Кушнеру? Это на самом деле долгий отдельный разговор. Я тут вот о чем хочу сказать. Первая половина 19 века. Мюнхен. Зайдл-вилла еще не построена, соединение в архитектуре немецкого ренессанса с Югендстилем архитектору Зайдлу еще только предстоит в самом начале 20 века. Но вот в 19-м в Мюнхене появляется некий «простодушный господин Майер». Бидермейер, как принято говорить по-русски. Готлиб Бидермейер. Это псевдоним Людвига Айхродта и Адольфа Куссмауля, публиковавших свои пародии на всем известных в ту пору романтиков в мюнхенских «Летучих листках». Бидермейер постепенно завоевывает свое пространство как стиль не только в литературе, но и в живописи, архитектуре (постампир), самом образе жизни. Распространяется из Германии в другие страны. К примеру, в России это пушкинские времена. (Поэма Пушкина Домик в Коломне ведь и написана-то стопроцентно в стиле бидермейер.) Но здесь я бы с удовольствием послушал участника конференции на Зайдл-вилле, несомненного специалиста в этом вопросе, жителя Мюнхена Владимира Шубина.

Так вот, спрашивается, а не виделся ли немецким романтикам бидермейер этаким концом литературы на манер нынешних окололитературных видений Александра Кушнера? Бесспорно, что бидермейер первой половины 19 века случился как предвестник реализма, сменившего романтизм. Но тут вот какой разворот темы меня больше всего интересует. Известно знаменитое интервью Сергея Курехина (не последнее ли?), данное им дугинской (во времена увлечения Александра Дугина идеологией национал-большевизма) газете Элементы под названием Если вы романтик, вы — фашист!

Вот это, на мой взгляд, очень интересно, особенно в связи с разговором о претензиях на власть, господство, превосходство любого серьезного дискурса. Новалис как-то воскликнул: «Мы будем писать новые Библии!», но ведь и роман Геббельса Михаэль написан в русле немецкого романтизма. Прав Сергей Курехин, заявляя свою, на первый взгляд, парадоксальную дефиницию. Русский национализм также имеет корни в романтизме, на этот раз русском его варианте — классическом славянофильстве. Именно классическом: Киреевский, Хомяков, Аксаков представили публике своего рода опыт литературного созерцания Руси — на манер все того же созерцания Новалисом средневековой Европы.

Здесь надо непременно учесть, что речь не идет о поздних славянофилах (Константин Леонтьев, Страхов, Данилевский), разрабатывавших на «беспочвенности» славянофилов-классиков конкретную идеологию, получившую позже — в интерпретации Достоевского — название почвенничества.

Александр Семенович Кушнер, выходец из еврейской семьи, конечно же, далек от репрезентации в своей поэзии идеалов немецкого романтизма, нашедших реальное воплощение в реваншизме нацистов после унижения Германии в результате первой мировой войны. Но выделенная Андреем Грицманом фраза из его выступления на Зайдл-вилле в Мюнхене (как известно, родине немецкого фашизма), заставляет теперь по крайней мере усмехнуться и вспомнить слова Бродского о Кушнере: Александр Кушнер — один из лучших лирических поэтов ХХ века, и его имени суждено стоять в ряду имен, дорогих сердцу всякого, чей родной язык русский ;-)…

© Джамиль Шахов,  2009

Опубликовано 04.01.2010 в рубрике О литературе раздела Litera
Просмотры: 4120