Антиэротика

Я родилась в Стокгольме, в мастерской Карла Густава Эрикcсона. Очень давно, еще до войны, была продана в одно поместье на правом берегу Ботнического залива и стала семейной реликвией. Владельцы обращались со мной очень аккуратно, я находилась на чердаке, подальше от детей и домашних животных, а ключ к заводу хранили в ящике старинного комода в общей зале.

Я умела делать многое. Мягкие и упругие ложбинки были приятны пользователям, по их желанию темп ускорялся или замедлялся. Я и сама была активна, стоило только переключить режим смены ориентации. Я умела разговаривать, но в основном приходилось кричать. Мои почти натуральные волосы впитывали любые ароматы, эластичная кожа благоухала по требованию, а всевозможные химические новинки создавали иллюзию мускуса или пенистой человечинки, способной творить чудеса.

Собакам категорически запрещалось со мной играть, но любимец старой барыни, дог Ричард, оставался моим тайным другом до самой кончины. Я любила его! Такого волнующего языка не было даже у хозяйских дочек, которые развлекались на чердаке, торгуя ключом из комода и девичьим стыдом.

Барыня журила их, отбирала ключ и потом в своей спальне использовала меня. Старуха была так скучна и педантична, что я засыпала посреди монотонного шума моторчика. До сих пор содрагаюсь от холода ее посиневших пальцев с розовым перламутром и остекленевших глаз, устремленных на вышитую картину с изображением Мартина Лютера. К моему счастью бабуля была не темпераментна и быстро уставала. Откидывая дрожащие руки, сбрасывала свою куклу на пол в изнеможении. Вставая, не забывала пнуть и отправить меня, покрасневшую от унижения, в дальний угол под кроватью. Дорогой Ричард приходил на помощь, осторожно касаясь клыками, вытаскивал на середину ковра и тщательно вылизывал.

Любимый, как он сходил с ума от ревности, когда барчук отправлялся на острова, захватив и меня с собой. Там, в дюнах, мне приходилось испытывать все неудобства стихии и необузданной страсти молодого фантазера. Белый песок забивал мои щели, издавая ужасные звуки при трении. Желтые цветы, собранные на берегу и причудливо вложенные мне в рот, приклеянные к соскам и старательно утрамбованные в остальных моих сокровенных местах, мешали работе механизмов и засоряли тело. Я усиленно моргала, стараясь дать знать любовнику, что жажду влаги и просто хочу домой. Но он оставлял меня на берегу, наедине с пронизывающим ветром и пугающей синевой морских далей. Я очень боялась, что окажусь там, на глубине залива, с рыбами и другими неизвестными мне пользователями. Очень хотелось к людям, к катерам и лодкам, оттуда доносились запах свежей рыбы, цветущих роз и ощущение безопасности.

Истерзанную и бездыханную он привозил меня домой, я грезила о чердачной тишине, но не тут-то было! Хозяйка неистовствовала, мстя барчуку. О, этот театр сладострастия с дамской истеричностью, — он убивал меня. Женщина была зла и отвратительна, как водоросли, которые я успела увидеть на море. Ее плоть напоминала желе, пахнущее мертвятиной, мой конь вяз в этих безнадежных топях, не было и намека на удачный конец. Хозяйка ругалась на саму себя и оскорбляла меня. Я грустно смотрела на нее, даже не пытаясь урезонить. Дама еще больше негодовала от моего безразличного взгляда. Если бы могла, я, пожалуй, сказала бы, что без барчука она ничто, что только он,известный пиротехник, способен воспламенить ее страсть. Но женщина истязала себя, упрямо доказывая свое право на автономию.

Когда началась война, я надолго застряла на чердаке. Мне было хорошо в лунном свете, я и забыла про все свои заводы и человеческие страсти. Казалось, люди тоже оставили меня, решив сохранить в качестве музейного экспоната. Ричард давно умер, хозяйка уехала в Париж, а барчук превратился в седовласого зануду. Он-то и напомнил нам обоим былое, сдувая бережно пыль с моего туловища и смазывая мои внутренности каким-то раствором.

Нежность была в движениях, он умиленно гладил мои спутанные волосы. Усмехался, расправляя пожелтевшие кружева белья. «Моя дорогая, огонь моих чресел и ад воображения, была ли ты верна все эти годы?» — очень романтически он смотрел на меня и пытался вставить дрожащей рукой ключик, мотор еле завелся. Вдруг любимый заскрипел и стал медленно умирать прямо на моих глазах. Механизм нещадно вибрировал, но старик уже не был способен вынуть свой бедный посиневший орган. Взгляд остановился на чердачном окошке, пальцы мертвой хваткой впились в мои плечи. Он продолжал качаться в ускоряющемся темпе, слюна капала на меня, я хотела кричать, но не могла, так как не был отрегулирован режим звука.

Я только моргала и проклянала судьбу. Возненавидев механизм, который услаждал не одно поколение, я даже не могла надругаться над собой. О, этот швед, папа Карло, зачем он изобрел меня?

Старик пролежал долго, пока не явилось новое существо, забравшее ключ и только после этого позвавшее других. Эта бестия-малолетка, внучка хозяина, много попортила мне волокон в дальнейшем, заводя и пользуя при каждом случае. Она закапывала мои бедные глаза соляным раствором, набивала битым стеклом нежные отверстия, в мой полуоткрытый рот вставляла морковку, бесчинствуя, как никто со мной не поступал.

Сейчас я устарела как модель, появились новые куклы, технически совершенные и без разных мыслей в силиконовых головах. Находясь на заслуженном отдыхе, я не перестаю удивляться: зачем мастер вложил в меня нечто, что заставляет задумываться над бедой людей? Но хочу вам признаться: мне все равно необходимо общаться, и я жду нового пользователя, чужого или родного, лишь бы завел мотор хотя бы на минуту.

***

Однажды случилось побывать мне в глухой словацкой деревне. В избушке, украшенной резными коньками, жили старики с поздним ребенком, необычной девушкой.

У Ангелки было странное лицо, как будто оно без возраста. Девушка казалась малюткой с с невинными голубыми глазами, розовым ротиком.

Она говорила кротко. Голос звучал приглушенно.

Когда молодая хозяйка доила козу, я любовался ловкими движениями пальчиков, предназначенных для игры на флейте.

Закончив работу, она вытерла руки о серый льняной передник с красной вышивкой по краю и и хитро приподняла милый пальчик к губам.

Я не успел и опомниться, как нежные пальцы оказались под резинкой моих трусов.

Старуха пряла в своей комнате, дед играл на свирели.

Горная идиллия закончилась так же быстро, как и началась. Слегка удивленный произошедшим, я слушал рассеянно воркование малютки, ведущей меня в девичью.

Там чудачка достала большой ключ из кованого железа и отперла сундук, в котором хранили приданое. Среди вышитых скатертей, простыней и полотенец, платьев и косынок находился полиэтиленовый пакет, по-видимому, с бельем.

Ангелка с гордостью разложила на крышке сундука обыкновенные трусы разной расцветки, размеров и фасонов. Вещи явно не были новыми и даже свежими.

Увидя коллекцию, я понял тайну соблазнительницы и не смог устоять перед ангельским просящим взором.

Возвращаясь по пыльной дороге, я радовался, что предметами вожделения фетишистки не оказались носки. Иначе пришлось бы идти по камням в сандалиях на босу ногу.

***

— Ребека, покажи титьки! — дразнили мальчишки, когда она выгуливала мопса. Собачка лаяла, а девушка шла дальше.

— Ребека, лягте, замрите, остановите мгновение! — говорили взрослые дяди, фотографируя ее за деньги. Их получали родители, а несовершеннолетняя Ребека жила своей жизнью.

Совсем не гордилась модель своим телосложением, лицом же была недовольна, становясь не в меру застенчивой, даже дикаркой. Говорили, что у нее необыкновенная тонкая, ровная, как будто прозрачная кожа. Девушка щипала себя и морщилась от ненависти. Вены голубыми ручейками лениво протекали под тонким льдом, как казалось живой кукле. Соседский мальчишка не верил, что Ребека такая, как все. Он называл ее русалкой и однажды укусил в предплечье, оставив огромный синяк. «Ну вот и посинела, вурдалачка!» — убежал, получив шипящее вслед «Гад!».

С тех пор Ребека недоверчиво относилась ко всем людям. Ложась позировать в обнаженном виде, она представляла себя лесным чудищем. Кровь застывала в жилах, лицо немело, язык тяжелел, а взгляд костенел. Ребека ведьмела, прислушиваясь к чарам внутри себя.

— Она — сама музыка! Нет, пауза в исполнении Рихтера, — блеял художник. Он умолял позволить ему положить голову на грудь русалки, чтобы послушать биение сердца. Потом слюнявил соски девушки, Ребека брезгливо плескалась в ванной после сеансов.

— Невозможно оторвать глаз, как свежа, юна, я превращаюсь в мальчика! — ворковал продюсер, присутствовавший на пробах. От похоти, казалось, у него шевелятся уши, а глаза вращаются, как стрелки в игрушечном будильнике: «Тик-так!»

Ребекины каштановые волосы обрамляли лицо цвета созревающего персика, нежно-розового. Карие глаза и смуглое тело, тонкие запястья, изящные лодыжки, круглые чашечки колен, длинные голени и маленькие пятки, — вот вся Ребека. Любое белье, а также одежда, шли ей, как истинной модели.

Девушка привыкла с детства, что ею восторгались. Сама она лишь смутно различала тех, кто поедал ее глазами. Ей все казалось, что она идет, как слепая, сквозь коридор людей, превращающихся от ее прикосновений в шары. Стоит только протянуть руку для рукопожатия, как шары откатываются.

Говорили, что она эротична в высшей степени. Ребека совсем не понимала — как это? Хотя чувствовала, что такое, эта самая эротика.

Ну это когда всего лишь хочется коснуться ладонью лица, которое бы не ускользнуло, а оставалось рядом долго-долго. Когда всего лишь хочется склониться над челом спящего. Когда всего лишь хочется рассмотреть все линии, ворсинки, изгибы ресниц, складочки и неровности. Когда вдруг очень захочется, чтобы лицо приобрело черты. И обязательно говорить много с тем, кого разбудила! Говорить тихо, может, на ушко. И невероятно хочется дотронуться губами до уже обрисованных лба, глаз, носа, рта.

Никого Ребека не целовала так, как хочется!

— Кукла, очнись, а ну выходи из своей витрины, чего покажу! — однажды сказал тот мальчишка, который ее укусил. И Ребека из чувства мести сделала шаг навстречу. — Брось, детка, свои подиумы. Иди ко мне! — какая наглость, правда?

Девчонка задрала подол и спрыгнула с пьедестала прямо на руки хулигана.

Потом хулигану хотелось быть тем, чего касалась ее ладонь. И он склонялся пред девушкой, как ворсинки ковра от надавливания пружинящих стоп. Парень замирал, а она вытворяла себя, колдуя верхом. Она лишила его голоса, потому что сама кричала. И плакала не ведая боли…

Домой пришла разбитая, разлохмаченная, неопрятная.

— Какая ты сегодня грубая, ты, наверное, забыла принять ванну? — прошамкала маман, жуя котлету.

— Я? Я сегодня… Ой, мама, как же я ненавижу эротику!

Опубликовано 08.03.2009 в рубрике Деликатности раздела Litera
Просмотры: 2639