Шлягер

Торсти и Калле — два белых попугая — достопримечательность оранжереи, а я — гид провинциального финского города. На трапециях сидят слепые от старости птицы. Когда-то гладкие, почти атласные перья покрылись желтоватым налетом из скомканного пуха. Глаза подернуты пленкой, попугаи почти все время спят. «Экзотические птицы умеют говорить «купи цветок!» — произношу затверженным тоном.

Угрюмые старожилы неожиданно просыпаются и каркают, как вороны, на посетителей, пытавшихся угостить их ломтиками апельсина. Подбежавшая со своей группой экскурсовод-конкурентка панибратски стрекочет на русско-финском наречии: «Оста кукка — купи цветок», в ответ слышится птичье скрипучее: «Тээ итсэ, сделай сам, а я старым попугам».

После работы слушаю модную песню «Как рождается любовь» и размышляю о совпадении — мой попутчик, водитель белой Тойоты, похож на попугая и невероятно! — имеет редкое финское имя Торсти. Иногда он напоминает мне американского актера, сыгравшего безумного гения-пианиста. Порывист, странен, говорит громко и сбивчиво. Я чувствую к нему симпатию, потому что он кажется мне катастрофически одиноким.

Он поет в церковном хоре и морщится при звуках шлягера. Слова «Как рождается любовь» крутятся в голове весь день, неделю, до самого лета.

«Как рождается любовь. Это тайна… Это секрет двоих»

Мы подписали годовой контракт со строительной компанией. В нашем распоряжении квартиры, расположенные в одном коттедже, нужно быть на месте только четыре дня в неделю, поэтому я согласилась на роль попутчицы. Торсти забирал меня из дома в воскресенье вечером, мы находились в дороге полтора часа, преодолевая сто пятьдесят монотонных километров. В четверг днем мы уезжали тем же маршрутом домой.

Коллеги и попутчики, мы обречены на длительное пребывание в тесном пространстве. Не без раздражения я наблюдаю, как медленно ест Торсти в заводской столовой. Копуша, он всегда опаздывает. Вот и сегодня я уже нетерпеливо топчусь у его машины, а Торсти только вышел из квартиры. Смотрю на приближающегося высокого мужчину, размахивающего разбухшим полиэтиленовым пакетом. По пути к машине Торсти решил вынести мусор.

Мой водитель исчезает под навесом, наверное, копается среди мусорных бачков. Закрываю глаза и вижу, как он сортирует содержимое пакета по контейнерам: стекло в коричневый контейнер, крышки от банок в зеленый, пищевые отходы в красный. Потом завязывает полупустой пакет и аккуратно опускает в самый большой ящик для сборного, то есть не регламентированного, мусора.

По радио опять звучит шлягер про зарождение чувства. Я представляю снежную вершину, которой любовалась на курорте из окна отеля. Слова вязнут в ушах и отзываются мыслью, что никогда не забраться мне на вершину.

Полтора часа дороги пролетели за разговором о музыке — предстоящем концерте в органном зале — о торжественности и о том, что в нашей суетливой жизни нужно уметь выкраивать минутки тишины.

— Сколько я должна?

— Ну, просчитай километраж моего уклонения от маршрута, ведь я тебя довез до дверей твоего дома!

Мне смешно от такой точности, весеннее солнце слепит глаза, я прыгаю из автомобиля прямо в лужу. В лифте сталкиваюсь с китаянкой-соседкой. «Как рождается любовь?» — обращаюсь по-русски. Не дожидаясь ответа, со словами: «Он меня спросил — не обидел ли, взяв деньги? И при этом ТАК посмотрел в глаза. ТАК …» открываю дверь квартиры. Гляжусь в зеркало в прихожей и повторяю: «ТАК посмотрел»…

Через три дня мы опять вместе. Почти касаемся друг друга в тесном салоне автомобиля. ТАК продолжалось до кануна ночи на Ивана Купалу. 23 июня Торсти пригласил меня на дачу. Сам расположился в темной чердачной комнате, в которой провел детские и юношеские годы, а меня устроил в гостиной.

По деревянным панелям прыгали солнечные зайчики. Отсыревшие за зиму простыни отдавали неприятным холодком. Из открытого окна доносился запах распустившейся листвы. Поздняя птица издавала пугающие меня гортанные звуки. Торсти спустился, держась за перила старой скрипучей лестницы, предложил затопить сауну прямо сейчас. Я глядела на трепещущие занавески из батиста, на солнечных зайчиков, играющих в пятнашки, и мне показалось, что по лицу Торсти пробежала легкая тень. «Это секрет», — звучало в голове.

В натопленной сауне мы встретили рассвет. У Торсти было такое выражение лица, как будто он сломал любимую игрушку, надул губы и вот-вот разрыдается.

— Забыла тебе сказать, у меня есть муж, у нас чудные дети, загородный дом, собака лабрадор и лысая кошка. Когда я приезжаю, ложусь на ковер. Кошка лижет мои волосы, собака устраивается рядом, выпячивая пузо.

— Потом. Все расскажешь потом. Пойдем, я кое-что покажу тебе.

Я послушно последовала за ним. Мы спустились по лестнице, ведущей в подвал. Там хранились ящики с картошкой, пыльные стеклянные банки с компотами. На металлической полке стояло варенье с просматривающейся сквозь стекло кромкой плесени у широкого горлышка. «Какие необычные бутыли!» — удивилась я. У Торсти на спине висело полотенце, мускулистые ноги покрыты белой порослью волос. «Как птичьим пухом», — удивилась еще больше.

Он привел меня в мастерскую, там сильно пахло столярным клеем. Я прислонилась спиной к бетонной стене. Стало холодно голым ногам, обутым в широкие хозяйские туфли. Мы вернулись в сауну.

— Ты так ничего не показал, никаких секретов! — жаловалась я, растирая спину Торсти губкой.

Подбросила воды на раскаленные камни, пар защипал глаза.

— Ты заметила там мышь? Я вечером положил колбасы в мышеловку, — ровным голосом сообщил Торсти.

…И я опять принялась тереть его спину, как будто искупая вину. Потом спустилась, чтобы плеснуть воды на очаг. Торсти сидел на верхней полке, наклонив голову, защищаясь от пара. Сквозь его клубы различался скрюченный силуэт. Я подумала, как похож этот человек на попугая, заснувшего на качелях.

Потом Торсти мыл мне спину. Я держалась согнутыми руками о влажные, покрытые черными точками грибка стены, и озноб пробирал меня до костей. Торсти протирал мои плечи намыленной губкой, не пропуская ни миллиметра кожи. От нарастающей расслабленности я стала ощущать себя мыльным пузырем, готовым сорваться и полететь от малейшего дуновения. Вдруг я почувствовала пронзительную боль, как от укуса пчелы. Я завопила и хотела выбежать из сауны. Торсти схватил меня за шею цепкими пальцами. Острыми ногтями впился, сжав позвонки.

— Я тебя люблю, — чеканя каждое слово и медленно разжимая пальцы, произнес он.

Лучи солнца заиграли на запотевшем стекле. Я плакала и смотрела на окно. Там мозаика из разноцветных пузырей создавала живую картину. Узоры распадались и вновь соединялись. На полу по черной наклонной доске тек ручеек. Перламутровая жидкость уходила в дыру слива.