Просмотры: 2690
Комментарии: 2

Милла Синиярви

Косички на заборе

1

Сорок второй начался снежными бурями и пронизывающим до костей холодом. Газеты сообщали, что на фронте тяжелое положение. Раненые поступали в наш госпиталь каждый день в огромном количестве. Я, как все мои бывшие одноклассницы, работала медсестрой. Дома не бывала неделями. Спала на диванчике в приемной или дремала за столом, уткнувшись в истории болезней — якобы болезней, а на самом деле в сводки боевых ранений.

Фашисты бомбили нещадно, пробивая те редкие трубы, которые не тронул мороз. Жители ходили за водой на Неву, так как на ней были уже готовые проруби. Мама брала воду из пруда, ей не дойти было до центра.

Мы отправлялись в наряд за водой вчетвером. Дорога в три километра, на санях четыре тяжелых молочных бидона — до войны их выставляли в пригородах и на некоторых улицах вблизи рынков, чухонцы подвозили молоко на лошадях, сливали в бидоны. Двое из нас впрягались в сани, как лошади, а двое шли сзади, придерживая емкости.

Поход за водой растягивался на полдня, улицы ведь не расчищались от завалов и трупов. Лед, снег, кручи из тел вперемежку с хаосом, вызванным артобстрелами, все это преграждало наш путь, заставляя петлять. Отшатывались ли мы от покойников? Ты знаешь, мне запомнилась такая картина…

Водопровод и канализация не работали, и люди выбрасывали содержимое горшков прямо на улицу. Ну да, как в Венеции. Только все это замерзало и оседало в виде причудливых сталактитов на стенах домов и под ногами. Конечно, мы не обращали внимания на подмерзший “бульон”. Мы быстро разучились быть брезгливыми, наблюдая кровь и страдания ежедневно. Возможно, из-за пристального внимания смерти к нам, вследствие ее постоянного присутствия, мы видели и другую сторону смерти. Было много мистики во время блокады.

На берегу Невы, где очень скользкий берег, одно неверное движение — и ты под тяжелыми свинцовыми водами, — вдруг мы наткнулись на лежащее тело. Это был труп очень красивой молодой женщины, врезавшийся в лед под краем выступа. Мы набирали воду, а сами невольно таращились на мертвую. Обнаженные узкие ступни хорошо просматривались. Они были совсем такими, как в Павловском парке — у скульптур граций. Выточенные, идеальной формы пальчики. Ногти перламутром переливались на ярком зимнем солнце. Длинные желтоватые волосы, боковыми прядками выбились из-под коросты льда и развевались на ветру! У нее была длинная толстая коса, часть которой распушилась. Золотые волосы сквозь глянец льда напоминали фантастические колосья какого-то дивного злака.

— Боже мой, как статуя из Эрмитажа, — сказал кто-то.

— Деметра! — засмеялась я.

Я засмеялась впервые с начала войны. Наверное, жизнерадостный смех на фоне смерти показался истеричным. Но сейчас я уверена, что нам повстречалась богиня Берегиня. Я ведь после того похода уснула, как убитая. Придя домой, рухнула и проспала сутки, не выйдя на дежурство. Наверное, какая-то сила заставила меня отдохнуть, чтобы выдержать дальнейшие испытания. А может, во время того сна я побывала в другом мире? Сон я видела тогда…

Чистые и почти пустынные улицы, ярко залитый солнцем город. Развалины и разморенная, обычная походка ленинградцев, малыши играют в песочнице, девочки прыгают через скакалку, качели-доски взлетают в небо, гладкий асфальт, милиционеры в белых перчатках на углах, прогуливающиеся парочки. Остовы домов, одинокие печи, решето расстрелянных стен и оград, очень буйная зелень аллей, цветущая сирень. Вдоль Фонтанки дома с бойницами… Я понимаю во сне, что война. Но у меня бесшабашное настроение, мне ничего не страшно, я сама ищу опасности, я не боюсь никого! Мы бежим с подружкой по знакомым с детства улицам, у Тани косички заплетены в атласные коричневые ленты, а у меня стрижка. Как я завидую ее толстым косам, а больше всего ленточкам! Потом… Я просыпаюсь на миг и вижу себя в темной комнате. Внезапный шквал снарядов обрушился рядом с домом. Мне нужно встать, но я не могу. Слышу, что дом дрожит и колеблется. Я представляю, что бегу вместе со всеми по Невскому, вдоль канала. Надо спрятаться в ближайшую подворотню! Новый шквал. Я вижу огромное, взлетевшее над крышами желтое облако — впереди, и одновременно другое — справа, на углу Невского и канала. Треск, грохот, осколки снарядов стучат по крыше, как проливной дождь после грозы.

Мне приснилась бомбежка. Я проснулась и поняла, что не надо никуда бежать. Стало страшно, я опять вспомнила начало войны. Снаряд попал на детскую площадку, все было, как в этом сне — желтые облака, грохот, дым. Когда он развеялся, я увидела висящие на чугунной ограде косички с ленточками, вплетенными в них. Девочки не было, висели только косички. У меня в который раз сжалось сердце от боли, но я заставила себя подумать о другом. Я представила лицо той Берегини, которая до сих пор лежит в Неве и охраняет нас. И опять горе и страх отступили, очень сильная уверенность появились — я буду жить, и город победит, и русалка превратится в обыкновенную девушку-комсомолку, с которой мы будем сидеть в кинотеатре рядом…

В январе порции хлеба уменьшили до ста двадцати пяти граммов. Ржаной хлеб, сто двадцать пять граммов в день, в неделю четыре кило ячменя — ВСЕ! Ни мяса, ни сахара, никакого жира, включая растительное масло, ни овощей, а только малюсенький кусок черного хлеба, который нужно разделить на три части: завтрак, обед, ужин. Требовалось мужество не съесть его сразу. Ты знаешь, после войны очень хотелось набить желудок, наесться до отвала, но чувство сытости так и не пришло. Если я переедала, меня пучило, мучила изжога, но блаженного состояния насыщения не было.

В самое тяжелое время мать решилась объявить мне фамильные тайны. Она пришла в госпиталь, хотя уже давно не выходила из дома. Поверх драпового пальто на ней была перевязанная крестом под грудью старая шаль. Волосы, густые и каштановые до сорока лет, сейчас белели от седины и безжизненно свисали вдоль осунувшегося лица. Мать слабо улыбнулась и пожаловалась на язвы во рту, воспаление десен.

Я достала из шкафчика кусок шоколада, завернутый в фольгу. Нам было положено раз в неделю полплитки шоколада.

— Пожалуйста, мама, съешь сейчас! — приказным тоном сказала я.

— Шоколад? — глаза матери заблестели. — Ты что, это же для тебя! — мама отодвинула лакомство.

— Завтра дадут еще, ешь! — я соврала.

— Правда? — мама по-детски обрадовалась.

Она не отрывала глаз от фольги, но протянуть руку не решалась.

— Ну пожалуйста, один кусочек, мамочка! За меня? — я разговаривала с ней, как с ребенком.

Мать отломила кусочек, и совершенное счастье осветило ее морщинистое лицо. Потом она заявила, что хочет сэкономить и заберет с собой, если я позволю. Попросила еще бумаги, чтобы завернуть понадежнее. Я вырвала из тетради двойной листок в клеточку. После этого мама взяла меня за локоть, тревожно заглянув мне в глаза.

— Мне нужно с тобой поговорить. Я даже не знаю, как начать, но я должна рассказать тебе нечто, что спасет тебя от газовой камеры или концлагеря, если они возьмут город…

Я округлила глаза, и мама стала говорить убедительно о том, что я не знаю своего происхождения, мне не говорили, так как боялись. Они с бабушкой боялись и хотели, чтобы я росла такой же комсомолкой, как мои подруги. Мать стала говорить фантастические вещи о моем отце, а также о деде, каком-то фон бароне Хаффенберге.

— Мама, ты сошла с ума! Ты хочешь сказать, что я немка? — закричала я.

— И да, и нет. Ты немка наполовину. Род твоего деда идет из Саксонии, у меня есть все документы, твои предки служили при дворе Его Величества в Петербурге, их считали обрусевшими немцами. Вот, я принесла тебе все, что мы прятали с самой революции.

Она вытащила из—под своей шали узелок, в котором лежали перевязанные шпагатом письма, фотографии и какие—то бумаги.

— Если они войдут в город, покажи все это! Должны поверить, — мать серьезно посмотрела на меня.

Подожди, а ты? Ты куда собралась? — я даже не стала спорить с матерью, так абсурдно было ее предположение о взятии города и о моем “сотрудничестве” с немцами, но поведение мамы меня насторожило.

— Я? Я же не партийная, — мама говорила с пугающим равнодушным видом. Я вдруг почуяла неладное, тревога за мать сжала сердце. Неужели она что-то задумала?

В выходной я попросила у сторожа санки, чтобы привезти маме дрова. Она жила в Лесном, в двухкомнатной квартире. Уже в начале войны в Ленинграде появились беженцы, которых власти подселяли без согласия жильцов. Большую комнату в маминой квартире заняла семья, а хозяйка перешла жить в смежную, поближе к кухне и коридору. Почти всю мебель мама сожгла. Кроме сундука, служившего по очереди то постелью, то столом, и печки-буржуйки не было в ее «апартаментах» ничего.

Мать обрадовалась дровам, вскипятила воду. Мы «чаевничали» кипятком и беседовали о возможной эвакуации.

— Никуда не поеду! Как я оставлю тебя?

— Мама, я подчиняюсь приказу, я никак не могу поехать с тобой, пойми! В тылу у тебя будут теплая комната и еда.

— Ну что ж, когда надо ехать? — после паузы спросила она.

— В конце месяца. Людей переправляют по Ладоге каждую ночь. Я договорилась: твоя очередь с 24 на 25 число.

Мне удалось настроить маму на необходимость отъезда. С пустыми санями и чувством выполненного долга я легко добралась до своей квартиры.

23 февраля мы перевезли личные вещи мамы ко мне. У нее оставались талоны на обеды в столовую. Мы встретились в бывшем ресторане чтобы поесть вместе. Нас накормили ячменной похлебкой с кусочками картофеля и моркови. «Бульон» имел привкус какого-то масла. Несмотря на то, что в тарелках остались почти черные разводы на дне, мы попросили добавки в счет неиспользованных талонов.

Расставаясь, договорились о встрече завтра, в семь часов вечера. Пройдя несколько шагов, я неожиданно повернулась и посмотрела на удаляющуюся фигурку невысокой сутулой женщины, в которой я не узнала собственную мать. Хотелось крикнуть вслед, чтобы она обернулась. Но женщина уходила все быстрее, и я тоже пошла домой.

Придя, сразу легла и провалилась в глубокий сон. Среди ночи проснулась от страшной рези в животе. До утра бегала в уборную. Днем удалось забыться. А к вечеру, еще до заката, проснулась с навязчивой мыслью, что нужно идти провожать мать. Но я не могла встать. Слабость, а потом жар не пускали меня. О последующих событиях я узнала из рассказа Сергея, моего мужа.

Утром 24-го главврач отправил санитарку на поиски меня. Она добросовестно дошла до квартиры, долго стучалась и ушла ни с чем. Тогда вызвали мою подругу, у которой хранился запасной ключ от моей квартиры. Но Таня отдала его Сергею. Главврач позвонил в штаб, где находился мой муж.

Сергей появился у меня рано утром. Я лежала, кажется, в бреду среди грязного вороха белья. Муж связался с госпиталем, и санитарка принесла лекарства. Меня лечили два дня. Очнувшись, первым моим вопросом было: «Какое число?» Получив ответ, что уже двадцать седьмое, я закричала: «Где моя мама?»

Я упросила Сергея пойти к ней. Когда ждала его, то впервые в жизни начала молиться. Вместо молитв — я не знала их! — повторяла вслух услышанные по радио стихи Ольги Берггольц, обращенные к любимому городу. Только вместо «Любимый город» я шептала «Любимый Бог, спаси маму!»

Через два часа муж вернулся. Войдя в комнату, он плотно затворил дверь. Его движения были слишком осторожными, а взгляд растерянный. Прежде, чем Сергей открыл рот, я завопила. Свой вопль я помню до сих пор. Ни при каких обстоятельствах в последующей жизни я так не кричала! Наверное, из моего нутра вырывались вся боль и горечь, которые я пережила с начала войны. Я выла от жалости к самой себе, от жалости к маме, от жалости ко всем погибшим в городе и на фронте.

Сидела на кровати и голосила, вырывая на себе волосы. Сергей сначала пытался привести меня в чувство, бил по щекам, крепко обнимал, но ничего не помогало. Потом он вколол мне успокаивающее лекарство, я уснула.

Болела я очень долго. За мной ухаживали присланные из больницы люди. Меня мучили кошмары, от которых просыпалась в холодном поту. Но мысль, что мамы больше нет, леденила душу, и я готова была вернуться в кошмар, но только не в действительность. Я осиротела. Мать была моей подругой, самым близким человеком.

О причине маминой смерти я старалась не думать. Ясно, что нас отравили похлебкой, мы съели двойную порцию. Страшно представить, как мучилась мама, как кричала напрасно, прося о помощи. Соседи переехали в освободившуюся квартиру поближе к Неве.

Я боялась, что не найду места погребения моей матери.

2

Муж как спортсмен получал огромные пайки даже во время блокады. Целью фонда «Золотой резерв» являлось сохранение здоровья и силы элитной молодежи. Я слышала, что у Сергея были дополнительные пайки, но никогда их не видела. Сергей питался отдельно от меня.

Однажды вечером он принес свои запасы, так как в казарме участились кражи. В моей квартире он первым делом сложил все в шкафчик и закрыл на ключ, который положил в карман гимнастерки. Присел на край кровати, заговорил ласково. Я сказала, что не хочу ничего, кроме хлеба и сна. Тогда муж лег на диванчик, расположенный рядом с тумбочкой. Я уснула, не обращая внимания на вздохи, раздававшиеся с дивана.

Утром поднялась, вскипятила воду на углях и выложила на столе свой завтрак, предложив его и Сергею. Пятьдесят граммов хлеба, которые я разделила поровну. Сергей вскочил бодрым и улыбающимся. Открыл шкаф, вытащил пакет и вынул содержимое. Перед моими глазами предстали палка ветчины, полкило масла, пачка сахара, около килограмма печенья в кульке, две банки пастеризованного молока и огромная банка повидла.

Сергей деловито приготовил себе стакан кипятка, добавил в него молоко, отрезал толстый кусок ветчины, намазал на хлеб масло, достал несколько печенюшек, загнул концы свертков и все сложил назад, закрыв шкафчик на ключ.

Я молча смотрела, как он жевал. Видимо, мой взгляд встал поперек горла в буквальном смысле. Сергей откашлялся и сказал: «Ты должна понимать, что советские спортсмены, члены «Золотого резерва», должны сами заботиться о своей форме. Правительство не разрешило нам делиться спецпайками с родственниками!»

Не прошло и минуты, как я вскочила и заорала: «Забирай свой проклятый паек и катись отсюда, пока я не застрелила тебя!»

Я схватилась за оружие, которое мне выдали, но ужаснулась, что действительно убью мерзавца.

Сергей не заставил себя ждать. Дрожащими руками отпер шкаф, схватил кульки и направился к двери.

— Шинель! Возьми шинель и никогда не приходи сюда! — крикнула я, когда он был уже в коридоре.

В ту ночь я многое передумала: о смысле жизни, любви и предательстве. Несмотря на горечь я почувствовала себя свободной и выздоровевшей.

Да, а Сергей еще долго не оставлял меня в покое. Приходил, умолял простить, оправдывался. Предлагал сделку: хотел устроить меня горничной в бункер, где живет партийное руководство…

Примечание автора:

На этом моя повесть пока обрывается. Героиня ее, девяностолетняя эмигрантка, живет в Америке. Мы переписываемся, этот текст Клавдия Петровна не видела. Я обязательно отправлю ей готовую повесть. Не боюсь жесткой критики, так как у моей приятельницы прекрасное чувство юмора. Когда мы с ней знакомились, я глупо воскликнула: «Ах, это Вы — та самая старая эмигрантка, о которой писали в газетах?» Клавдия Петровна ответила спокойно: «Да, эмигрантка, но не старая!»

Косички на заборе — из стихотворения семнадцатилетней ленинградки:

В ночь перед уходом на фронт

Взрывом бомбы … самой настоящей,
Юности мечты оборвались!
Две косы … беспомощно висящих
На заборе … в сердце запеклись!
Две нелепые наивные косички
С бантиками. Девочки одной …
Труп обугленный пичужки-невелички
Отшвырнуло далеко взрывной волной.
Только что она дышала, пела.
Радовалась счастью бытия.
Безусловно жадно жить хотела
Точно так, как он, и ты, и я!
Сердце девичье! Оно ожесточилось
Против мерзости, и подлости, и зла.
Не согнулось, не сломалось, не разбилось.
Совесть чистая из дому позвала.
Сердце мне уверенно стучит:
«Быть счастливой вновь твоей Отчизне.Твой народ велик! Он победит!»

октябрь 1941, Старопарголовский

P.S. Вернулась к незаконченной повести. Хочется переписать ее.

Тема войны опять меня захлестнула.

Что означает «любить Родину»? Что такое «Родина»?? Любить идею или вождя, или самого себя, чтобы спастись во что бы то ни стало ради продолжения рода? Как писать о войне?

Об этом стала размышлять. Время у нас сейчас такое, как будто нужно определиться.

© Милла Синиярви,  2013

Опубликовано 18.08.2013 в рубрике Взрослым раздела Litera
Просмотры: 2690

Впервые опубликовано на сайте «Проза.ру»

Авторизуйтесь, пожалуйста, чтобы добавлять комментарии

Комментарии: 2

Пользователь milsin
#2  19.08.2013, 13:21:04
Комментарий
Эта фотография того времени, пусть наши родители останутся такими в памяти!

Пользователь milsin
#1  19.08.2013, 00:15:41
Комментарий
Раньше была у нас другая иллюстрация, отсканированная страница из книжки Аллы Ивановны, автора стихотворения. У меня иллюстрация пропала, как большинство файлов.

⇡ Наверх   Косички на заборе

Страница обновлена 11.01.2015


Разработка и сопровождение: jenWeb.info   Раздвижные меню, всплывающие окна: DynamicDrive.com   Слайд-галереи: javascript библиотека Floatbox