Александръ Дунаенко

Побег

«Наказывай сына своего, и он даст тебе покой, и доставит радость душе твоей».

Книга
Притчей Соломоновых.

Мне понадобилась Библия. Не знаю, куда задевал свой экземпляр, искать было лень, я зашёл к маме, испросить у неё книгу на пару минут.

Мама моему визиту обрадовалась. Скучно ей. Поговорить не с кем. Я раньше наведывался чаще, но, когда разговор заходил про сноху, говорил, что мне это не интересно, извинялся и сбегал. А беседа, если с чего и начиналась, всегда сваливалась к наболевшей «про сноху» теме.

Ну и — грешен, конечно — редко я заходил к маме, чтобы «просто так».

В общем, зашёл я к маме, и разговор, к случаю, зашёл о Библии.

— Вот, сколько читать ни берусь, не интересно мне, — делится своими впечатлениями мама.

— Ну, знаете, это же книга не художественная. Это — скорее учебник. Конечно, совсем не интересно сесть на досуге и читать учебник физики, или по высшей математике. Библия — это учебник жизни. Тоже — правила, формулы…

— Вот я Джека Лондона читаю…

— Конечно, Джек Лондон позанимательней.

— А вот в Библии правильно написано, что родителей надо уважать…

Я хватаю Библию, целую маму и тихонько пячусь к двери: сейчас начнётся «про сноху».

Листаю книгу, ищу нужное мне место. В «Притчах Соломоновых» наталкиваюсь на стихи, подчёркнутые шариковой ручкой. Это мама работала с текстом.

Первое, на что упал взгляд: «Наказывай сына своего, и он даст тебе покой, и доставит радость душе твоей»…

Ну, что ещё могло более приглянуться моей маме в «Книге книг»? Конечно, тема воспитания. Тем более, так внятно, понятно раскрытая всего в нескольких строчках.

В детстве мама меня воспитывала «лозиной». Ну, это, кто не знает – гибкий такой прутик из ивового кустарника, талы. Ещё его называют «талинкой».

«Талинка» — это было мамино «ноу хау». Как она с готовностью объясняла непосвящённым, «талинка» — весьма гуманный предмет для воспитания детей, особенно, своих. Ежели ею хлестать по любимому чаду, то, ввиду хилости инструмента, органа никакого ему не повредишь, а в детское сознание проникнешь. Причем, по какому бы месту ему ни попал, цель воспитательная обычно бывает достигнута: ребёнок вину свою осознаёт, туда, куда не надо, больше не лазит, то, чего ему сколько раз говорили не делать — не делает.

Или — уже искуснее всё это старается от маменьки скрыть.

Талинка всегда лежала у нас над дверью, концами на двух гвоздиках, как меч самурая.

Я уже не помню, что, но однажды я опять где-то что-то нашкодил. Преступление моё было очевидно, требовало наказания. То, что наказание неотвратимо, я, как можно догадаться, впитал, чуть ли не с молоком матери. Мама произносила обвинительную речь. Она помогала ей в таких ситуациях проникнуться чувством справедливого гнева. С каждой новой фразой она убеждалась сама, и убеждала меня, что, пусть не кровью, но — чистосердечным страданием вину свою я должен искупить.

Во время всего воспитательного процесса я должен был стоять и слушать маму. И ждать, когда она своими словами рассердит себя до того, что схватит с гвоздиков лозинку и начнёт меня хлестать.

Бежать никуда было нельзя. Маму всегда нужно было слушать и слушаться.

Ну, а тут я что-то не выдержал. Мальчиком я рос в целом послушным, но не железным.

Улучив моментик, когда мама, устремив куда-то вдаль, наполненные слезами и горечью, глаза, произносила заключительные фразы, (музыканты называют это кодой) я бросился к двери и уже через мгновение был на улице.

Чувство страха и восторга захлёстывало меня. Я впервые перескочил за флажки, через запрет. Я ещё не знал, догонит ли меня всемогущая и вездесущая мама, но сейчас я был на свободе, и меня так никто и не начал бить.

На моём пути попался маленький сарайчик, куда каждую осень складывали уголь для медпункта. Я чувствовал, что справедливая мама со своим хлыстиком бежит за мной по пятам. Она большая и, конечно, вот-вот меня настигнет.

Я кинулся в сарай, увидел у двери деревянную бочку с песком, наклонил её, развернул и плотно забаррикадировался.

И очень даже вовремя.

Потому что тут же в дверь толкнулась мама.

Несколько раз — с силой, ещё вся в образе — толкнула ещё. А дверь чуть приоткрылась, а дальше — никак. Бочка с песком была тяжёлая. Не знаю, откуда у меня взялись силы её вообще с места сдвинуть.

Потыкалась мама в дверь, потолкалась — ничего не получается.

И возникла у нас через дверь политическая тишина. Я почувствовал себя в безопасности. И увидел, как это хорошо.

Мама почувствовала, что теряет своё педагогическое лицо. Пытаясь скрыть угрожающие нотки в голосе, мама ласково сказала: «Саша, открой!». Но Саша сто раз слышал по радио сказку про волка и семерых козлят. Он знал, каким голосом говорят, когда хотят накормить, и когда — скушать.

И я, хотя это было, наверное, и не по-сыновнему, в просьбе маме отказал.

Внутренний голос мне подсказывал, что критический момент нужно переждать, а там что-нибудь, глядишь, уже и переменится.

Я пару часов просидел в сарае. Не скажу, что скучал, и что было мне это как-то в тягость. Я так думаю, что человек, только что избежавший отрубания головы, тоже какое-то время не расположен к общению, хочется ему побыть одному…

Прав был внутренний голос. Кураж у мамы прошёл. Может, я и заслуживал наказания, но всё это так, с наскоку не делается. Процедура приведения приговора в домашней обстановке требует определённых условий.

Во-первых, действовать нужно по горячим следам.

Если момент упущен, то трудно себя потом разозлить заново. А, если не разозлить, то и удовлетворения от наказания никакого не получится. Ну, побил ребёнка — и всё.

Это всё равно, что половой акт без любви с мягким членом и преждевременной эякуляцией.

В общем, вышел я из сарайчика через два часа, и с мамой мы помирились.

Разговаривали сначала на определённой дистанции. Я уже знал, что могу убежать, и мама меня не догонит. И мама тоже это узнала. Что поделаешь — растёт мальчик.

Мне впоследствии попадалась в Библии эта фраза про то, что сына нужно наказывать, и он потом подарит радость.

Когда я стал взрослым, во многом сказанное в Библии, подтвердилось. Почти всё у меня сложилось так, что мама на меня не могла нарадоваться. И выучился я, и по телевизору меня показывали каждый вечер, и мама могла, даже если я и не приезжал к ней подолгу, через экран со мной разговаривать.

Но были в жизни моменты, которые её по-прежнему огорчали. Когда я издал книжку своих рассказов, она обрадовалась. Это же, как здорово! Сынок не только журналист, а ещё и писатель!

Мама взяла свежую книжку и ушла к себе в комнату получать удовольствие.

Она не смогла дочитать её до конца. Она не дошла даже до середины… Она неуверенно сказала: — Я тут не всё понимаю… — Потом добавила: — Откуда у тебя всё это?..

Сейчас я знаю, откуда.

Воспитывала меня мама, наверное, правильно, по Библии. Но временами выходили осечки. Убегать мне понравилось. Случались ещё, и не раз, удачные побеги от заслуженного наказания. И после этого — ведь никакого раскаяния, одно только счастье.

В общем, не получил я всего, что было мне положено, избежал. Курс оказался неполным.

Вот и сложился в моей биографии неизбежный от этого перелом: с телевидения выгнали.

Пишу поганые рассказы.

© Александр Дунаенко, 2009

Опубликовано 30.05.2009 в рубрике Взрослым раздела Litera
Просмотры: 1753