Эстер Долгопольская

Религия — музыка

Филиппинец приехал работать. Он очень любил работу. Он знал много способов массажа, который облегчал, заряжал, заставлял думать о прекрасном. Он полюбил больного старого Меира, который всегда тихо сидел в уголке комнаты и все делал так, как хотел Филиппинец. Меир почти ничего не хотел и не помнил… Но Музыка жила в нем.

Филиппинец не был верующим парнем, но со временем он стал думать, что в этой удивительной стране, о которой он и раньше слышал много непонятного и притягивающего, необходимо стать верующим — в его случае последовать за старым Меиром, который каждое утро слушал одну и ту же музыку, говоря, что это он утреннюю молитву совершает. Они говорили по-английски — каждый со своим акцентом: Меир — с идишским, а Филлипинец — с южно-азиатским — мягким и довольно благородным…

Утром Меир слушал Шопена, в середине дня — чаще всего Скрябина… Филиппинец не мог запомнить всех этих фамилий, но потом поразмыслил и подумал, что имена Святых-то он запомнил, постепенно выучит и эти имена — Бетховен, Шуберт или Лист — это просто. Вечерняя молитва называлась Бах — кратко и легко. Филиппинец рассказывал своим друзьям, которых много приехало работать в теплую и влажную страну, населенную старенькими довольно беспомощными людьми о такой странной Религии — МУЗЫКА…

Филиппинцы были мОлоды и сначала как-то не очень разбирались в жителях Страны, где проходит много лет их жизни. Но потом вдруг (именно ВДРУГ — по разным причинам) увидели сильных очень молодых военных, причем как парней ,так и девушек; потом бородатых и преуспевающих сельскохозяйственных деятелей, а постепенно поняли, что и в самом деле здесь с первого взгляда нельзя ничего точно определить, как например во Франции или Швеции, где тоже много филиппинцев помогают больным…

Меир «обратил» Филиппинца в свою Веру. Ох, как не просто впустить в сердце ВЕРУ, но Вера Меира была необычна и волновала. У Меира был ритуал: иногда раз в месяц они с Филиппинцем празднично мылись и одевались, а вечером направлялись в неприметное и приземистое здание, расположенное на углу их же довольно тихой и не очень красивой улицы. Здание называли Холл или Гейхолл, как-то не очень разобрался Филиппинец, где люди ,такие же старые или несколько моложе, слушали эту же тихую музыку их жизни, только все вместе в Зале… А на сцене стоял блестящий рояль, за который садились и играли Солисты.

Молодой и здоровый Филиппинец не очень понимал, зачем же надо идти, да ещё с таким трудом, ведь Меир почти не вставал и передвигался только в инвалидной коляске… И все это для того, чтобы полтора – два часа слушать известную одну и ту же музыку со сцены… Но работа есть работа… И постепенно Филиппинец тоже стал с трепетом и нетерпением даже ждать таких «походов».

Сегодня Меир почти радовался, почти двигался и очень волновался… Он говорил: «Перайя, Моше, Мюррей». Филиппинец ничего не понимал, но собирал своего подопечного споро и тщательно. К Залу пробирались, подбегали, подходили люди, (вечно около здания почему-то шел ремонт, что не мешало Концертам, и зал почти всегда был полон, а это около трёх тысяч человек…) в основном старые, как и Меир, но необыкновенно праздничные и взволнованные. Филиппинец с трудом приподнял коляску и положил руку на плечо Меира, чтобы он был поспокойнее. Меир почти плакал…

Мюррей Перайя (Murray Perahia) * небольшого роста и неказистой внешности человек лет 50 рассеянно вышел на сцену вослед за Великим Дирижером. Мюррей очень любил эту страну — Убежище, как говорил его Дед, набожный еврей, который давно умер, но много рассказывал маленькому Вундеркинду, каким и был сначала Один из Самых Талантливых Пианистов нашего времени Мюррей, про города-убежища и страну-Убежище для гонимых, непОнятых, вечно скитающихся, а иногда и для преступников… В эту страну часто стал ездить Музыкант, в которого вырос Перайя и на Концерт которого сегодня, как и всегда, билетов не было. Вот он, маленький и незаметный, сел за инструмент и Концерт Ля-мажор для фортепиано с оркестром Бетховена заполнил Зал, сердце Пианиста, Его Существо и повел за собой всех тех, кто сидел в Зале… Ни вздоха, ни шороха, ни кашля… Инвалидные коляски, палочки, трости и протезы, седые волосы и морщинистые лица исчезают — все вместе высоко-высоко, — в Вечности и навсегда… Нет людей, городов, войн, болезней — есть один порыв, один взгляд, один звук, «одна и та же песня в нас всех пела и плыла», все быстрее унося за собой Души под непонятные волшебные движения маленьких рук пианиста и Рук Дирижера…

Все стихло… Вопль Восхищения поставил Пианиста на ноги, и он встал, смущенный …Он был с ними и один… Он все помнил и про Бетховена, и про страну Грецию, которую тоже любил и из которой пришлось бежать многим во время последней войны, но больше всего хотел ещё раз приехать сюда, хотя бы ещё один раз — в страну-Убежище.

Меир и его соотечественники плакали и слово «БРАВО!», повторенное многократно, придало Мюррею Перайя новые силы, чтобы исполнить на БИС Экспромт Шуберта… Ещё один День ушел в Вечность…

Он был прожит не зря! Он дал силы…

* Великий американский Пианист — один из немногих живущих сейчас на Земле!

Тель-Авив, 16 июля 2009

© Эстер Долгопольская,  2009

Опубликовано 18.07.2009 в рубрике Арфы и пчёлы раздела Litera
Просмотры: 2133