Просмотры: 1935
Комментарии: 2

Елена Никиткина

Кодекс жертвы

Что за странность: почему закрытыми глазами я стал видеть так же хорошо, как и открытыми? Вот я закрыл глаза, но продолжаю видеть жену, стоящую в дверном проеме, она повернулась ко мне в профиль и разговаривает с дочерью. Дочь я не вижу, она в прихожей, снимает пальто, сапоги, ищет тапочки… Я слышу ее, я слышу их тихие голоса.

— Спит?

— Да, двенадцать уже. Конечно, спит.

— Иди и ты спать, тебе завтра на работу.

— Я ждала тебя раньше. Давай я налью тебе чаю? Ты что-нибудь ела?

— Мам, я была у Дениса.

— Понятно… Пойдем на кухню, выпьем чаю. Все равно уже поздно, чего теперь спешить.

Жена скрывается в прихожей, они идут в кухню. Ночью все так хорошо слышно.

Мам, я перееду к нему…

— Понятно.

— Мам, мне двадцать шесть лет. Двадцать шесть! Он хочет жить со мной, хочет ребенка, представляешь? Нет, ты представляешь, он хочет ребенка! Не я, а он… Ну я не знаю, что еще нужно.

— Денис тебя любит. Вообще он хороший парень, честный.

— Мам, ну при чем тут честность!

Голоса у них усталые. Какие-то безнадежно усталые голоса.

— Мам, прости!

— За что?

— Мам, ну как я тебя оставлю с папой? Ты же не справишься!

— Придется нанять кого-нибудь. Говорят, есть сиделки с Украины. Недорого берут.

— Мам, ну что ты говоришь! Как ты его оставишь здесь с какой-нибудь теткой с Украины? А вдруг она мошенница или заморит его?

— Не надо, Жень. Нужно ведь найти выход. А одна я не справлюсь, ты права. Он тяжелый.

— Мам, давай ничего решать не будем. Я поспрашиваю… объявление дадим. Найдется кто-нибудь приличный. Я буду подрабатывать. С твоей искусствоведческой зарплатой ты и себя-то прокормить не сможешь.

— Жень. Тебе давно пора жить своей жизнью.

Они еще повозились и пошли укладываться, каждая в свою комнату. Я упорно не хочу открывать глаза, но продолжаю видеть свою комнату, всю залитую лунным светом. Зимой луна светит особым серебряным светом.

Денис таскает коробки с книгами, с безделушками, до которых Женька большая охотница, мешки с одеждой и обувью, отдельно — компьютер, принтер, журналы, бумаги, диски. Женька часто работает дома, так же как и я. Это помогло нам пережить последние три года, с тех пор, как Саша слег после инсульта, кто-то должен был быть дома, с ним. Особенно сначала, пока не приноровились, пока не возникла своя новая тяжелая и грустная рутина. Работу бросить нельзя, как жить тогда! Вот и менялись с Женькой, Женечкой. Красивая она у меня, добрая. Дай Бог ей счастья! Денис ей подходит, это сразу видно. Вот когда они стоят так рядом, смотрят друг на друга — видно… Нельзя ее больше мучить, молодые, они не стойкие. А я стойкая? Да я хуже всех! Чего только не передумала. Каждый раз просыпаюсь в пять утра, в голове только одно — я больше не могу, не могу, я больше не могу… И сама себе — можешь, можешь! А куда ты денешься!

— Вы Татьяна Георгиевна?

— Да. Но можно просто Татьяна.

— А я Светлана. Ковалева. Вам звонили насчет меня.

— Да, конечно, конечно. Проходите.

Вот она какая стала. Сколько лет я ее не видела? Не помню. Стройная, не скажешь, что уже за пятьдесят. Устала очень, это видно.

— Вот, Светлана, наш больной. Дочь помогала, но она выходит замуж.

Не дрожать, не дрожать. Ничего не говорить, а то голос выдаст. Худой какой. Смотрит как. Он все понимает, он все знает. Ну что, Сашенька, не ждал?

— Коммуникации никакой. Я спрашиваю что-нибудь, он просто смотрит. Ни глазами не моргнет, ничего. Врачи говорят — ничего сделать нельзя. Кормим, моем, памперсы меняем. Пропасть денег они стоят, эти памперсы!

Деньги, Танечка, деньги. Вот денег-то у меня и не было. И у тебя соответственно. Говори, говори. Дай ей придти в себя. Не ожидала таким увидеть? Эх, Светик. Не надо было приходить тебе. Забыла бы и все прошло. Ты ведь еще молодая. Светочка. Светлая. Волосы, глаза, улыбка. Ты не улыбаешься. Не можешь. Тебе жутко на меня смотреть. Зачем же я буду моргать, что подтвержать? Что я еще есть? Вот такой, ничего не могу? Да Таня с Женькой с ума сошли бы. А так, огурец и огурец.

— Сколько вам лет, Светлана? Вы где-то работаете? У вас есть опыт ухода за больными? Да, и сколько вы берете? Пойдемте, я вам чайку налью.

— Да, что-то в горле пересохло.

Вот тут, на кухне, стало полегче. С глаз долой…

— Мне сорок. Я раньше в издательстве работала, но оно развалилось, почти всех поувольняли.

— Ой, а Саша тоже в издательстве работал! «Художественная литература».

— Да? Нет, я в области науки, мы пособия издавали, справочники и все такое. А опыта по уходу у меня никакого нет, уж извините. Я хочу свою квартиру сдавать, а сама с проживанием к вам. Денег не возьму, буду просто вам помогать. За еду свою долю внесу.

— Светлана, да вы не торопитесь, подождите. Что-то я не понимаю.

— На работу устроится трудно. Я же редактор, считай — это не профессия. Да и лет мне уже много. Сейчас только молодые котируются, шустрые. А у меня квартира хорошая, в Крылатском. К вам переселюсь, у меня будет постоянный доход. Я все продумала, деньги с жильцов могу сразу за год получить. Вот только не знаю, подойдет ли это вам.

— Мне помощь очень нужна, но насчет всего остального… Как же так, без денег, странно это в наше-то время… Я должна подумать.

— Ну давайте сначала просто попробуем пару недель, как пойдет…

Вот все его любимые книжки тут! «Тиль Уленшпигель», Рабле, «Жизнь Ван Гога», стихи, стихи. Хорошо, что все оставили. И пальма. Он, как дурак, не мог на нее надышаться. Даже злился на меня, что я смеюсь — мужчина, а с растениями возится. Вообще, мне тогда многое казалось в нем странным. Например, его стихи. Никто из моих знакомых стихов не писал. Это было как-то… не знаю, как-то несуразно. Изливать свои чувства в стихах. Принято было быть циничными, иронизировать над всем и вся… Как это все потом с людей слезло, кожа эта искусственная. Все стали другими. А он — нет, он остался. Вот он. Где-то тут должна быть и его книжка. Он ее издал за свои деньги, как только это стало возможно. Умолял встретиться, хотел подарить. Гордился. Говорил, что почти все стихи С.К. посвящены. А я упиралась. Меня это раздражало, рушилась вся налаженная жизнь. А он о стихах…. Я тебе все книжки снова вслух перечитаю. Саша, тебе не будет скучно со мной.

Хорошо ты это придумала. Читай дальше, Светик. Я люблю тебя слушать. Такой чудный голос, мягкий.

 …Неле приблизилась к Уленшпигелю.

— Поцелуй меня, моя ненаглядная! — сказал он.

Затем он посмотрел вокруг: крестьянин и псаломщик, побросав лопату, свечи и зонтик, улепетнули вслед за священником, а бургомистр и старшины, заткнув от страха уши, охали, лежа на траве.

Уленшпигель подошел и встряхнул их.

— Никому не удастся похоронить Уленшпигеля, дух нашей матери-Фландрии, и Неле, сердце ее! — сказал он. — Фландрия тоже может уснуть, но умереть она никогда не умрет! Пойдем, Неле!

И он ушел с Неле, распевая десятую свою песенку, но когда он спел последнюю, — этого не знает никто.

— А вот и я!

Таня с работы пришла. Вот так, положи скорей книжку на место. Не нужно на лишние мысли наводить. Сейчас она начнет ругаться, что окно открыли. Ну вот, почему я всегда знаю, что она скажет? А насчет тебя не знал никогда.

— Света, ну как дела? Ой, опять ты окно открыла!

— Так ведь весна уже! Вон какая погода. Пусть хоть через окно воздухом подышит!

— А если простудишь?

— Да я просто на десять минут! Что тут такого? На улице теплынь!

— Напустишь тополиного пуха. А у Саши аллергия… была.

— Тань, смотри какие стихи я у него нашла, как раз про весну:

Весенняя безумная бессонница,

Ты ждешь лишь послабленья от ума.

Нас охраняет призрачная конница —

Конвой заблудших душ ловца.

О, девочка, с лицом Фата-Морганы,

Смотри в глаза и глаз не отводи!

Мираж любви качнет успехом пьяным,

Растает льдышка стылая в груди.

— Да, я их помню. Мне нравятся!

— Мне тоже.

Да, я звал ее — Прекрасная Дама, иногда — Фата-Моргана. За недоступность. За то, что ускользала. За мираж.

— Света, как я рада, что ты появилась. Я чувствую, что снова начала жить, а не выживать.

— Ты знаешь, я тоже. Я тоже рада, я очень рада!

Теперь он мой.

Он всегда был моим.

Они мои. Я закрываю глаза и продолжаю видеть их, веселых, смотрящих друг на друга. Стоящих у открытого окна. Весенний ветер вдувает внутрь легкую розовую занавеску.

© Елена Никиткина,  2007

Опубликовано 11.06.2009 в рубрике Взрослым раздела Litera
Просмотры: 1935

Авторизуйтесь, пожалуйста, чтобы добавлять комментарии

Комментарии: 2

Пользователь bagmet
#2  15.06.2009, 13:20:23
Комментарий
Очень хороший рассказ и очень страшный. В немногих строках создан большой психологический объем, который сильно действует на читателя. Об этической стороне я и не говорю. Блестяще! Спасибо! С уважением Алесандр Багмет.

Пользователь milsin
#1  12.06.2009, 09:43:44
Комментарий
Интересное название – кто оказывается жертвой? Если вдуматься, каждый из персонажей: и больной, и его жена, и дочь, и, конечно, «любовница». Только эти слова как-то неуместны в рассказе, наполненном светом. Если бы мне пришлось иллюстрировать это произведение, я бы выбрала огненно-красный заход зимой. Вижу белые деревья, снежные берега, закованную льдом речку и очень яркую вечернюю зарю.

Это рассказ о милости, о прощении, о любви. Эта высшая любовь отражается в глазах человека, уже обреченного. Как будто он прозрел…

Предлагаемые автором обстоятельства очень жизненные. В страшное время 90-х годов, когда рушились государства, человеческие отношения, и нужно было выжить физически, в обычной московской квартире произошла драма. Жена и дочь решают, как наладить уход за главой семьи, который лежит после инсульта. По объявлению пришла сиделка.

Диалоги и монологи написаны очень правдоподобно. Интересен переход от формы внешнего разговора к внутреннему. Автор озвучивает сказанные про себя мысли персонажей, и это не кажется каким-то насилием над нами, читателями, а наоборот, в таком столкновении внешнего и внутреннего есть интрига.

Рассказ очень глубокий, потому что в нем есть наполненность смыслом. Есть ответ на вопрос, зачем мы живем…

⇡ Наверх   Кодекс жертвы

Страница обновлена 11.01.2015


Разработка и сопровождение: jenWeb.info   Раздвижные меню, всплывающие окна: DynamicDrive.com   Слайд-галереи: javascript библиотека Floatbox