Хочу быть вашей

Она возникла на фоне яркого солнца в Мавзолее Шахи-Зинда, стоящем на возвышении в Самарканде и похожем на крепость, лазурные купола, истертые временем плиты и стены… Собственно я заметил ее, кажется, еще раньше, в обсерватории Улугбека. Стояла группа японских туристов, все внимательно, доброжелательно слушали, что косноязычно и путано им вещает экскурсовод: «Ю сии… Ю сии» — «Смотри… Смотри» — пальцем указывала на экспонаты и при помощи еще нескольких слов пыталась искренне донести до заморских друзей информацию про инструменты и книги основ астрономии, таблицы и каталог положений 1018 звезд Улукбека Мухаммеда Тарагая, сына Шахруха, внука Тимура… И я помню прошел козырем между экскурсоводом и группой, и зацепил краем глаза красивых японок, похожих на кукол, даже сердце зашлось… потому что, наверняка, уже тогда я увидел ее…

Другой номер программы: Шахи-Зинда, и те же девушки, смеются, фотографируют… И я даже не знаю, не понимаю, как обратился к ней. Она была как видение: то появлялась, то исчезала — солнце слепило глаза — и тогда я только слышал ее нежный английский:

— А тебя зовут Юра?.. Я читала роман «Доктор Живаго», там тоже был Юра… Ты любишь литературу?.. И я тоже очень люблю…

— А ты японка, путешествуешь по СССР?.. А как твое имя?

Она сказала, но я не запомнил — непривычно, и весь пейзаж, к тому же, плыл после яркого солнца. Я шел, как слепой… Договорились встретиться вечером, после экскурсий… И еще я заметил, до меня вдруг дошло (и то было удивительно, странно), что она провожает меня… Говорит, а сама идет рядом, туда, где мои подопечные, потому что я работал тогда сопровождающим групп… И еще я заметил, уже из окна, из тени автобуса, когда отъезжал, как она быстро и радостно говорит что-то своим смешливым подружкам: встретила, мол, такого-то, и они поздравляют ее…

Соседом по комнате у меня был некто Василий Романович. Он отправился в Среднюю Азию, купил тур, не совсем, чтобы смотреть, любоваться и отдыхать. У него там, в учебном полку, километров сто или двести от Самарканда, служил его единственный сын, которого месяца через два должны были отправить в Афганистан. Василий Романович съездил за ним на такси и теперь, любуясь, питал свое возмужавшее и видно изрядно оголодавшее чадо конфетами и зефирами в шоколаде, печеньем и привезенной прямо из Таллинна колбасой. Тот сидел и без устали тупо жевал, двигались кости на его лысой башке. Он еще заодно слушал плейер и лакал посредством гостиничного стакана, с жадностью и ностальгией, наикрепчайший эстонский ликер… Предложили и мне. Я пригубил, и от души пожелал ему все же не искать приключений и как-нибудь постараться остаться в родимой стране…

— Да что ты! — воскликнул Василий. – Это же будет просто предательство — его друзья все поедут, а он, значит, нет?

— «Один за всех и все за одного»… «Друг познается в беде»… «Долг интернационалиста - помочь»… — многозначительно заметил жующий сынок.

— Ладно, дело ваше… Слушай, Василий, вот тебе мое честное слово, одолжи мне пожалуйста, сколько-то денег, я тебе сразу же по приезде отдам, у меня непредвиденный случай…

Мы с Макико встретились в фойе гостиницы «Интурист». У нее были мокрые волосы — только что вымыла для меня, но не успела их просушить… смотрела робко и исподлобья, но с любопытством. Все остальные были на ужине, она не пошла (и я, кстати, тоже), и поэтому мы купили на улице «люля-кебаб» («Как-как называется — «кебабу»? — спросила она). Мы съели одну порцию на двоих и двинулись по проспекту. Быстро темнело. Я взял ее руку — словно теплая птичка в моей жесткой ладони!.. Да она просто девочка! Что мне делать, куда мне ее вести, имею ли я какое-то право ее обнять? — Даже подумать страшно.

Я пригласил ее в бар. Выпили коньяку и я стал ей рассказывать про все на свете, насколько позволял мой тогда в общем неважный английский язык… Она слушала и кивала. Живопись, политика, книги, моя сибирская эпопея, как я шел сквозь тайгу, а за мной тащились три волка — ну прямо Джек Лондон, и, конечно, герой… и, конечно: «Бармен, дай-ка еще коньяку!» Потом сбивался снова на увлечения: поэзию, музыку… да, вот, между прочим, и о рок-группах — например, тот же «Аквариум», бывший тогда популярным… И я с жаром указывал на настоящий аквариум, что стоял там в баре, напротив стойки. И бармен-узбек тоже таращил глаза туда, где только плавали некие жирные квелые рыбы, не понимая, но пытаясь понять, чем же они могут так возбуждать?

… Кроме нас троих, да еще этих рыб, в баре больше не было никого…

Cредневековый ансамбль из трех медресе под названием Регистан. Орнаменты, краски, арабская вязь потонули давно в темноте, но общие очертания куполов, и высоких стен, будто из сказок «Тысячи и одной ночи», были видны, и над нами еще один и последний купол украшенный звездами Улугбека…

Для туристов на площади перед комплексом обыкновенно устраивают грандиозное действо: прожекторы и от них цветные подсветки или лучики, или лучи, возникают и мечутся сполохи, пламя, слышен топот копыт и ржание, и воинственный тысячекратный крик, и загробный надтреснутый голос как бы из глубины веков из рваных динамиков сообщает: «Я — Регистан! Я видел орды кочевников, поколения Тимуридов! Я был свидетелем казней! Я — Регистан, видел рождения, смерти, расцвет и упадок! Я видел предательство, я видел верность, любовь!..» И поэтому там имеются для удобства туристов скамьи.

Мы устроились в первом ряду, в том опустевшем театре, одни… Она дрожала. Ее густые черные волосы были еще влажными и теперь, в прохладной ночи, высохнуть уже не могли. Я дал ей свой свитер, я взял ее на колени, обнял…

— Не надо, — говорила она, отворачивая лицо.

— Ничего, не волнуйся, расскажешь потом, что целовалась на площади Регистан, — говорил я очередную чушь, не соображая даже толком, что ей говорю… — слушай, а у вас тоже такое же небо? И у вас есть такой же, как тот, смотри — почти перевернутый ковш? Это Большая Медведица. Ты видишь, видишь?.. — Из него сыпятся звезды!

— Я не понимаю, что я делаю и зачем, как это все получилось? Почему мы с тобой встретились, и почему ты обратился ко мне? Что ты мне такое сказал, что я пошла за тобой?.. Почему я пошла за тобой?.. Не надо… Не надо… Ну хотя бы не целуй меня в губы, я не умею…

У гостиницы «Интурист» мы опять были втроем, потому что мы вышли из нашей сказки, словно спустились со сцены в зрительный зал. Там были я и она, моя Макико, и еще невдалеке стоял будто бы на пуантах стройный узбекский мент.

Она уходила. Цокали каблучки. Скрылась за дверью.

— Послушайте, — я обратился к менту, — вы не знаете, я совершенно забыл, кто я и откуда, и где находится мой отель, в какую сторону мне идти?

— Да ты же наш! — даже подпрыгнул служивый. — А я думал, ты тоже из тех, — он махнул в сторону «Интуриста», — а хочешь, я тебя сейчас арестую?

— За что?

— Как за что? За аморальное поведение. Целуешься тут с иностранкой у всех на виду… Ладно, — вдруг рассмеялся он, — испугался? Я пошутил…

А потом были письма (разного цвета конверты и марки с журавлями, пейзажами и цветами, и причудливыми иероглифическими значками)… Как я ждал эти письма! И находил их в почтовом ящике по нескольку штук, и чуть ли не каждый день. Я даже не успевал отвечать, потому что теперь уже говорила она. Она мечтала, как снова увидит меня, как будет играть мне на «пиано», как она будет готовить мне японскую и китайскую пищу — и «удивит мой язык»…

И в каждом письме была новая подпись, по-русски: «ваша лодка», «ваш верблюд в летнем поле», «ваше восходящее солнце», «воробей, удаленный язык», «твое угощение», «твое сладкое», «ваш вопросительный знак», «ваш берег за ночью», «ваш колокол в сердце»… Нередко я получал и стихи, среди которых, одними из первых были такие:

Я хочу быть

вашей бритвой

вашим поясом

вашей щеткой

вашим пером

вашим словарем

вашей книжной полкой

вашим парадным ходом

вашей кухней

вашей ванной

вашим пальцем с мозолью

вашими впалыми глазами

вашим поцелуйным следом

вашей простыней

утренним одеялом

вашей комнатой

вашим космосом

вашим цветом

вашей музыкой

вашей чертой

вашим весом

вашей всей

вашей одной

Не мудрено, что я бегал, как сумасшедший — оформлял всякие документы. Пока сделал и выслал ей приглашение, пока она его получила, и затем вышло ей разрешение, прошло почти что полгода.

Однажды я шел по Невскому, в Питере. Было лето. Продавали цветы… Как бы я хотел подарить хоть один такой цветок своей девочке, своей Макико… Но как это сделать?.. Немного подумав, я двинулся к гостинице «Европейская»… Вышла японская пара. Молодые, в джинсах, в кроссовках… «Вы из Японии?» — обратился к ним. – «Да, и что?» — «Понимаете… у меня есть девушка в Токио, я хочу послать ей цветы, но у нас такого сервиса просто не существует. Давайте сделаем так. Я вам даю сейчас русские деньги, сколько нужно, эквивалент, а когда вы приедете в Японию, вы закажете и пошлете ей от меня красивый букет… Как вы думаете, это возможно?»

Они сначала испугались, думали, что я фарцовщик, который хотел бы поменять у них деньги или что-то еще… «Нет-нет, — говорил я, — наоборот, я даю вам деньги — вот, возьмите, сколько нужно, чтобы купить ей цветы»… Наконец, они поняли, посовещались. «Да не надо никаких денег, — сказали они, — мы недавно поженились, мы понимаем, мы и так ей пошлем, давайте адрес»… «Нет, все-таки возьмите деньги, — сказал я, — я не знаю сколько это у вас стоит, но я готов заплатить»… Она что-то пошептала ему. «Ну дайте тогда хоть десять рублей», — сказал он.

Вскоре Макико получила букет. Это был даже не букет, а корзина цветов — это была поляна цветов…

Оказалось, что я нарвался на прекрасных людей. Они из самурайских семей, с острова Кюсю, и они прилетели тогда в Ленинград всего на пару дней, чтобы сходить в филармонию на концерт с участием их любимого дирижера…

А я продолжал путешествовать, то есть еще и работать (сопровождающим групп). Я, видимо, просто следовал Дао… Я пил нарзаны из источников в отрогах Эльбруса, загорал на пляжах Крыма, Кавказа и Каспийского моря, ел фрукты в Молдавии, и даже еще раз побывал в Самарканде, и я был на том же месте, где я встретил ее… Шахи-Зинда в переводе с персидского «живой царь». Много веков назад там был обезглавлен некто, причисленный после к лику святых, но говорят, что он остался жить и он до сих пор путешествует среди нас… И тогда, в Шахи Зинда, я приотстал от экскурсии и ушел, удалился в какой-то самый дальний предел, где валялись, помню, голубиные перья и пух, и там у потемневших росписей и облупившихся стен я обратился к Аллаху: «Всемогущий и Милосердный! Помоги мне увидеть, хотя бы увидеть ее еще раз!.. Я никогда не забуду Твоей доброты! Я искренне люблю Тебя, как я люблю всех людей, всех святых и Богов, весь видимый и невидимый мир!..»

Затем была Бухара, где тоже хаммамы, мечети, медресе, минареты, где превалирует серый и бурый цвет, где в сугубо национальных одеждах, сидя в тени деревьев, как и тысячу лет назад, неспешно ведут разговор и тянут, и тянут зеленый чай… где уже с другим соседом по номеру, из другой туристической группы, мы с наслаждением пили холодную воду… Он говорил: «Это здорово, что ты любишь японку, и если у вас, например, когда она приедет, не будет, где жить, то живите в моей квартире… Просто приходите, живите и все, а я даже могу переселиться на время к своей подруге»…

Он был пожилой человек, воевал когда-то на Дальнем Востоке, сантехник по специальности… мы пили холодную воду и пьянели от той воды — в Бухаре было жарко. Но я не про то.

Там же, на улице, у базара я видел нищего. Мимоходом я высыпал ему мелочь. Всю, какая была, выгреб из всех карманов… И только потом, пройдя шагов двадцать, я вспомнил, что то был тот самый дервиш, которому я когда-то подавал в Самарканде!..

Дело в том, что еще тогда, после нашей сказочной ночи, на другой день я был опять на площади Регистан и ждал, ждал ее с розами, потому что я знал (она мне сказала), что ее группа, возможно, заедет туда — но не дождался, мы разминулись или что-то там не совпало и я оставил цветы на скамейке, где мы с ней сидели, где я ее обнимал… И проходя по улице точно так же мимо базара, я подал нищему деньги, а потом ясно вдруг еще вспомнил, что на нем были белоснежные ткани, зеленый, неземного оттенка халат, и витая перевязь на голове, я не знаю, как она называется… и та же рука — тонкая, смуглая… Я обернулся, но его не увидел.

И вот осенью, в Домодедово, под Москвой, она выходит на трап самолета… маленькая, с маленьким ранцем, как маленький непобедимый солдат, который решил завоевать всю страну в одиночку… Конечно у нее была установка — сначала мы получше узнаем друг друга и только потом… может быть… перейдем к тому, что в реальной жизни соединяет женщину и мужчину… и я понимал, и я полностью разделял ее взгляды и планы — но куда там… мы слишком долго мечтали о встрече…

… и рядом с нами в постели всегда находились и словари, которые местами были помяты: англо-русский, русско-английский, англо-японский, японско-русский, русско-японский…

(См. также другие рассказы данного цикла: «Острова восходящего пива», «Заметки любителя иероглифов», «100 имиджей Фуджи»).

Опубликовано 01.03.2009 в рубрике Взрослым раздела Litera
Просмотры: 1847