Ирочка

У Ирочки тонкий скелет, обтянутый тонкой кожей с тонкой подкладкой. Минимум складок, совсем почти незаметных: у подмышек, у лона, под коленками при сгибании и на границе упругого бедра и упругой ягодицы; минимум бугорков: грудки-соски и опять же у лона; две округлости, которые можно выделить в самостоятельный раздел и посвятить им отдельное философское эссе — о, эти две вожделенные половинки сзади!.. У нее тонкий скелет, и когда она им двигает, то ощутимо гремит костями. И когда ею двигают другие скелеты, другого пола, она тоже гремит костями. И надо сказать, что она органически любит, ей слишком приятно, когда ее крутят другие скелеты или, лучше сказать, ею вращают, когда они ее складывают и раскладывают, сгибают и разгибают, сворачивают, разворачивают, натягивают и растягивают, подсаживают и насаживают, водружают и подминают, накачивают и раскачивают, массажируют и разминают, когда они уподобляются кочегарам, направляющим совковой лопатой в паровозную топку уголь. Раз! Раз! Раз! Кочегары умелые и неумелые, понимающие и не очень, нежные и грубоватые, молодые, пожилые и пенсионные, религиозные и безбожные, космополитичные и сугубо национальные, рыхлые и спортивные, толстые, тонкие, длинные и короткие, вялые, энергичные, сухие и влажные, мягкие, крепкие, гладкие и морщинистые, жилистые и мускулистые, скучные и веселые. Умелые широкими сильными взмахами посылают туда, куда следует, равномерно, чтобы не закидать горящие угли, не погасить ровное, потенциально нарастающее, обретающее силу пламя, добавляют каждый раз достаточно и вразброс, а где совсем разгорелось, туда порцию с верхом, чтобы слегка притушить (зная, что огонь уже такой, что обхватит каждый камень, осколок, крупинку, обнимет, прильнет, присосется горячим телом, проникнет во все трещины, поры, разогреет, расплавит, сожрет)… и этот тяжелый посыл особенно приятен для зияющей топки. Она гудит, дрожит, нечеловечески подвывает, как воют ветры в горах, во фьордах, в лежащих без дела трубах. Так завывают мартовские коты, так стонет дьявол в аду и в поэмах Мильтона, Данте… Жаром обдает кочегарам ноги и нижнюю часть живота — кто бывал в паровозах, тот знает, что топки там расположены низко — и если они (кочегары) опускают лицо, то и лицо, когда хотят заглянуть, сколько нужно еще добавить и как равномерно пылают угли. Жаром обжигает взмокшие щеки, усы, носы, ветер холодит потные спины. Летит паровоз по степным и холмистым просторам затылком вперед, сквозь лесотундру, пампасы, льянос, прерии, джунгли, тайгу, в виду гористых пейзажей, скрываясь в тоннелях, где только сумасшедшие вспышки света и ритмический перестук. Рвется в бездну скелет, задрав к небу ноги, вцепившись фалангами в рельсы, под частый выдох трубы и чавканье поршня, и отделяется от земли, превращаясь в подобие вертолета — толчками, толчками навстречу девственному пейзажу, когда зеленеющий лес кажется весенним мхом и золотятся и блещут похожие сверху на ручьи широкие реки, а ручьи — ниточки, нужно всматриваться, чтобы их разглядеть.

…толчками навстречу пигментированным Ирочкиным предгорьям, вкручиваясь в пространство, потому что движение в этом мире странным образом связано с кручением, вихрем, турбулентным потоком, и… переход в самолет, органно поющий винтами, если он винтовой, а если турбинный, то равномерно ревущий; режущий плоскостью темные тучи, вздрагивая, как железный сарай, тревожно мигающий банками бортовых огней, летящий над бездной. Можно отдаться на его волю, забыть обо всем в мягком кресле, прикрыв иллюминатор солнцезащитным стеклом, прикрыв глаза, пригревшись, уснуть. Но спокойный легкий полет и парение — результат, Ирочку привлекает больше земной паровозный процесс.

У Ирочки сильные музыкальные пальцы, очень подвижные. Она ими может отбарабанить любую мелодию, не долго думая, тут же, с ходу, и даже целый концерт, не заглядывая ни в какие ноты. Например, Чайковского! Или Бетховена, или Баха, а хотите — и Густава Малера. Ирочка учится в консерватории… И при этом ее бегающие проворные пальцы и остальные кости, косточки, костяшки скелета: ступни, когда она жмет на педали, и настырный затылок, и летящий на всех парусах позвоночник, и отставленный маленький зад, обтянутый юбкой или брючками так, что материя, кажется, лопнет вот-вот, — все проникнуто музыкой, и очень трудно поверить, очень странно, что это тоже Ирочка, которую до того, как она стала давить на клавиши, мы знали как вертушку, игрушку, которой единственное, чего очень хочется, это чтобы ею вертели с утра до вечера.

Ирочка заранее знает, кто должен быть каким и какой она должна быть. Например, он (скелет, царь Кащей же) должен вести машину, создавая в спокойном воздухе впечатление ветра, и чтобы ветер, задувая в салон, развевал слегка волосы Ирочки… Он (скелет) должен носить костюм «от Диора», кроссовки «Адидас», майку «Пума» и часы «Сейко». Но это в идеале, а в жизни из-за неумеренного самовращения (когда она просто идет, то все в ней вращается вдоль и поперек) и в силу разных других объективно-субъективных причин все случается иначе. Кочегаром становится практически всякий, кому понравится паровоз. А Ирочка? Она после обретенного путешествия, причем для нее, кажется, совершенно не важна длительность — оно может быть и кругосветным, и таким, как бег вокруг дома или поход на кухню — она или вносит поправки в свою теорию, или снова возвращается, обогащенная опытом, к ней и решает и клянется, особенно в моменты депрессии, что случившееся — в последний раз и отныне она будет осмотрительнее, умнее, разборчивее и будет иметь дело только со скелетами «от Диора»…